отдали свои жизни, сражаясь с Японией, прежде чем окончательно разгромить Императорскую японскую армию при Кохиме и Имфале в 1944 году). Токийская школа иностранных языков также сыграла свою роль в военных действиях, не в последнюю очередь потому, что урду был военным лингва франка для индийских солдат, которые сражались и попадали в плен, а также в некоторых случаях вербовались в про-японскую Индийскую национальную армию (или Азад Хинд Фаудж, Свободную индийскую армию, как она была известна на урду). Так, в 1942 году профессор Сава опубликовал грамматику урду, напечатанную специально приобретенным шрифтом; в следующем году профессор Такахаси, также из Токийской школы, опубликовал еще одну; а вскоре после этого Барлас и общий руководитель Фазли, профессор Гамо, опубликовали третье руководство по языку. Наконец, в 1944 году Барлас опубликовал пособие по разговорному урду "Kani nichi-in kaiwa" ("Легкий разговор японского с индийским"). Подобно тому, как поражение России вдохновило первую волну изучения урду в Японии, теперь, в свою очередь, другая война подтолкнула Японию к пику изучения урду как части плана по завоеванию Индии. По иронии судьбы, эти военные действия и национализм, который ими двигал, положили конец имперским связям, которые обеспечили знакомство Индии с Японией.
* * *
Еще в 1905 году мусульманское открытие Японии началось как схема защиты себя, извлекая уроки из поражения России. Затем, постепенно углубляя контакты, мусульманские миссионеры делали само проективные попытки призвать японцев к исламу. Но к середине 1930-х годов, когда Фазли пытался разглядеть то, что в названии своей книги он назвал "правдой о Японии", эти события переросли в более полное понимание восточноазиатского другого. И поэтому, в отличие от многих межазиатских взаимодействий, которые мы наблюдали в районе Бенгальского залива, отношения между Индией и Японией были скорее одобрительными, чем полемическими. Однако такой позитивный настрой не был гарантией взаимопонимания, которое требовало большего, чем идеология, чтобы преодолеть языковые и культурные барьеры, порожденные географическим расстоянием и разлукой веков.
Поскольку инфраструктура империи, как европейской, так и японской, сделала Иокогаму и Кобе более доступными для их коллег на Ближнем Востоке и в Индии, книга Фазли стала информационной отметкой среди многочисленных исследований Японии, написанных мусульманами на разных языках. Однако при всей своей обильной детализации, за исключением наблюдений за видимой общественной жизнью городов и их жителей, "Хакикат-и Япония" в значительной степени опиралась на косвенные источники информации, поскольку Фазли был вынужден опираться на сторонние индийские, британские или даже татарские впечатления о Японии, а не на беседы или чтение на японском языке. Даже его знакомство с японским обществом происходило в основном в кругах эмигрантов, в которых он общался с другими иностранцами, часто мусульманами. Восхищаясь достижениями Японии, он оставался социально далеким от ее народа: в его путевых заметках почти нет записей о встречах с конкретными японцами, кроме его руководителя, профессора Гамо.
Чтобы интерпретировать и осмыслить свои впечатления, Фазли пришлось обратиться к гораздо более обширной англоязычной литературе о Японии, которая значительно превосходила те книги на урду, которые к 1930-м годам все еще оставались полными полками книг об этой стране, в большинстве своем написанных после Русско-японской войны. Это было не менее характерно и для других индийских и ближневосточных описаний Японии, многие из составителей которых даже не ступали на эту территорию и в еще большей степени опирались на подержанные источники. В 1934 году, когда в Дели вышла книга Фазли, престарелый Рабиндранат Тагор возобновил попытки ввести преподавание японского языка в своем университете Вишва-Бхарати, планируя создать Японский институт (Japani Bhavana). Но его мечта не осуществится еще двадцать лет, когда эпоха империй практически закончилась.
Ограничения, с которыми сталкивались такие, как Фазли, отчасти были интеллектуальными последствиями колонизации, которая не позволила индийцам развить два из четырех основных способов межкультурного обучения. Во-первых, в отличие от студентов Лондона с его Школой востоковедения и Токио с его Школой иностранных языков, индийские студенты других азиатских культур имели меньше возможностей для получения образования, чем правящие кадры Британии, Японии и других имперских держав. В Калькутте, конечно, существовало Азиатское общество Бенгалии, в котором индийцы играли все более центральную роль после того, как в 1885 году ученый, изучавший санскритский буддизм, Раджендралал Митра стал его первым индийским президентом. Среди нескольких последующих индийских президентов был другой пионер бенгальского буддологии, Харапрасад Састри. Тем не менее, Азиатское общество по-прежнему ориентировалось в первую очередь на Индию; к 1920-м годам его индийскими президентами были, как правило, ученые, а публикации выходили на английском языке. Несмотря на японоведческие усилия Тагора, его университет Вишва-Бхарати не смог поддержать свою недолговечную программу преподавания японского языка, и остались только занятия Кимуры Сёдзабуро в Калькуттском университете.
Во-вторых, колониализм в значительной степени лишил индийцев дипломатической карьеры, которая стала альтернативным выходом для глубоких знаний о Японии и других регионах, которые европейские дипломаты впоследствии воплотили в многочисленных публикациях о странах, где они служили. Однако это было не совсем так, поскольку индийские княжеские государства спонсировали множество миссий в Японию, которые, хотя и не были официальными обменами между полностью суверенными государствами, предоставляли индийским сопровождающим материально-технические и финансовые средства для улучшения их понимания Японии. В качестве примера можно привести образовательную миссию Масуда от имени Хайдарабада. Тем не менее это не шло ни в какое сравнение с более ранним взаимодействием Османской империи с Японией, которое, как мы видели в предыдущей главе, позволило полковнику Пертеву Демирхану сопровождать японские войска в качестве наблюдателя во время их войны с Россией. В 1937 году это принесло новые информационные плоды, когда Демирхан (получивший звание генерала) опубликовал книгу "Japonlarin Asil Kuvveti: Japonlar Niçin ve Nasil Yükseldi? (Источники силы Японии: почему и как Япония поднялась?), более короткий аналог исследования Фазли в мягкой обложке, который обратился к недавней истории, чтобы ответить на свой заглавный вопрос.
Однако третье основное средство развития европейской японологии в этот период было открыто для индийцев - работа в качестве газетных репортеров или преподавателей в расширяющейся системе японских колледжей и университетов. К 1930-м годам такая карьера привела к появлению множества основополагающих публикаций о Японии на европейских языках, включая весьма влиятельные труды греко-ирландского писателя Лафкадио Хирна, который преподавал в Мацуэ, Токио и Кумамото. Фазли был одним из целого ряда индийцев, преподававших в Японии, но он был большой редкостью в написании книг об этой стране.
Четвертый способ понимания Японии - через эмигрантские сети - был открыт и для индийцев, ведь уже в 1870-х годах в портовых городах, таких как Кобе и Йокогама, жили купцы-мусульмане, индусы и парси. Фазли и Масуд
